Москва, 28.05.2018
Андрей Кортунов, генеральный директор РСМД
Сказать, что ближайшие одно - два десятилетия обещают нам множество изменений в мировой политике, – значит ничего не сказать. Изменения в международной сфере происходят постоянно и безостановочно, иногда почти незаметно, подчас в самых драматических формах. Но предстоящие пятнадцать - двадцать лет, по всей видимости, станут особенным периодом: к их исходу должны определиться основы нового мирового порядка на куда более отдаленную перспективу, вплоть до конца нынешнего столетия. Статья публикуется в рамках партнерства с Российским советом по международным делам (РСМД).
Премьер-министр Индии Нарендра Моди и президент РФ Владимир Путин
Кто будет определять правила игры в грядущем мироустройстве? Что окажется главной «валютой» силы и влияния? В какой мере изменится иерархия мировых лидеров? Как будет устроено глобальное управление? Вокруг этих вопросов уже началась ожесточенная борьба, ставки в которой исключительно высоки – и для отдельных государств, и для целых регионов, и для всей мировой системы. Понятно, что эпицентром начавшейся борьбы есть и будет евразийский континент. Ведь он не только остается главным историческим ядром и экономическим локомотивом современного мира, но и не без оснований рассматривается как основной приз в предстоящем переделе этого мира.
Сегодня все более четко вырисовываются два конкурирующих друг с другом долгосрочных «евразийских проекта». За каждым из них стоят национальные интересы ведущих игроков, набор региональных военно-политических и экономических стратегий, двусторонних и многосторонних международных механизмов, соответствующее идеологическое и концептуальное оформление. Под каждый из проектов собираются коалиции, мобилизуются союзники, накапливаются ресурсы. Главные схватки еще впереди, но в воздухе отчетливо запахло порохом.
Противостояние, по всей видимости, будет длительными и напряженным. Тактические компромиссы между двумя проектами возможны и, скорее всего, даже неизбежны. Но в долгосрочной перспективе два проекта вряд ли полностью совместимы. В конце концов, победителем может быть только один, оставив альтернативному варианту участь тупикового направления исторической эволюции евразийского континента.
Индо-Пацифика, Квадро и сдерживание Китая
Термин «Индо-Пецифика» пришел в геополитику из биогеографии, изучающей закономерности географического распределения и распространения животных, растений и микроорганизмов. Биологи обратили внимание на то, что огромная территория мирового океана от юга Японии до севера Австралии и от Гавайских островов на востоке до Красного моря на западе обладает многими общими особенностями и представляет собой по сути единую экосистему.
Примерно десять лет назад геополитики заимствовали биологический термин, придав ему иное содержание. Право «первооткрывателей» геополитической Индо-Пацифики надо присудить индийским и японским стратегам, обосновывавшим целесообразность укрепления двустороннего индийско-японского сотрудничества. Но к настоящему времени, особенно после прихода к власти в Вашингтоне администрации Дональда Трампа, идея строительства Индо-Пацифики, претерпев существенные метаморфозы, приобрела вид преимущественно американской стратегии.
Фактически речь дет о долгосрочном конструировании Евразии по ее внешнему контуру, за счет укрепления сотрудничества преимущественно «морских» держав восточной и южной периферии евразийского континента (от Южной Кореи до стран Аравийского полуострова) и островных тихоокеанских государств (от Японии до Новой Зеландии). А главная цель нового евразийского проекта, как несложно догадаться, – политическое и военно-стратегическое сдерживание Китая, создание жесткого «каркаса», не позволяющего Пекину занять доминирующие позиции в регионе.
Практическая реализация стратегии Индо-Пацифики идет как по линии укрепления двусторонних отношений США со странами региона, так и по линии создания многосторонних форматов сотрудничества. Главным из последних считается так называемый «Квадро» (Quad – четырехугольник), призванный объединить четыре «демократии» индо-тихоокеанского региона – США, Японию, Австралию и Индию. Попытки создания «Квадро» продолжаются уже много лет, но администрация Дональда Трапа придала им дополнительный импульс и уже достигла на этом направлении определенных, хотя пока скромных, успехов. И это на фоне общего пренебрежительного отношения нынешнего американского руководства к международным институтам и многосторонним форматам!
Конечно, преувеличивать значение «Квадро» для общей ситуации в Евразии на данный момент было бы преждевременным. Да и сама концепция Индо-Пацифики пока остается более чем аморфной. Ее актуальная индийская трактовка существенно отличается от американской – и по географии, и по содержательному наполнению. Одни индийские эксперты интерпретируют Индо-Пацифику как историческую сферу индийского культурно-цивилизационного влияния (что-то вроде «индийского мира» по аналогии с «русским миром»), другие, наоборот, предлагают включить в конструкцию Индо-Пацифики Китай и даже Россию. И тем не менее, общий вектор стратегического проектирования новой Евразии в Вашингтоне в формате Индо-Пацифики направлен на военно-политическое сдерживание Пекина в той или иной форме.
«Сообщество единой судьбы», РИК и консолидация Евразии
Альтернативная стратегия выстраивания новой Евразии предполагает консолидацию континента не извне, а изнутри, не от периферии к центру, но, напротив, от центра к периферии. В роли основного «каркаса» континента должна выступить не внешняя рамка, но целая система дополняющих друг друга осей (транспортно-логистических коридоров), стягивающих в единое целое запад и восток, север и юг огромного и очень неоднородного евразийского пространства. Общая философия этого подхода была изложена Си Цзиньпином в ноябре 2012 года на XVIII съезде КПК. Хотя китайский лидер придавал идее «сообщества единой судьбы» универсальное значение, распространяя ее на международные отношения в целом, фактически речь шла и по-прежнему идет в первую очередь о будущем Евразии.
В последующем этот подход получил развитие в определении целей политики Пекина в отношении соседних государств («периферийная дипломатия» Китая). Этот подход также просматривается в выдвижении различных многосторонних инициатив континентального масштаба, частности, инициативы «Один пояс и один путь» и проекта Всестороннего регионального экономического партнерства. Характерно, что участниками этого последнего проекта стали, помимо стран АСЕАН, и традиционные «морские» союзники США в АТР – Южная Корея, Австралия и Новая Зеландия.
В отличие от американской Индо-Пацифики, «сообщество единой судьбы» не предполагает жестких союзнических обязательств со стороны стран – участников, а сам Китай не меняет своего внеблокового статуса. Хотя, разумеется, полностью уйти от измерения безопасности при проектировании будущего Евразии Китай тоже не может, все же главное в китайском подходе – экономическое и социальное развитие всех регионов, составляющих евразийский континент, преодоление существующих ныне диспропорций в их уровне жизни и степени вовлеченности в континентальную и мировую экономику. Понятно, что чем более энергично Вашингтон будет выстраивать внешнюю военно-политическую рамку вокруг Китая, нем больше военно-политических элементов будет Пекин закладывать во внутренний евразийский «каркас».
Проецируя китайскую схему на карту современной Евразии, логично предположить, что в идеале основой каркаса новой конструкции должен стать треугольник «Китай – Индия – Россия». Механизм сотрудничества в этом треугольнике (РИК) существует уже давно, хотя в последние годы он был частично поглощен более широкими форматами БРИКС и ШОС. Базовый треугольник мог бы дополняться более сложными многосторонними конструкциями, охватывающими три важнейших евразийских региона - Северо-Восточную Азию, Юго-Восточную Азию, Центральную Азию, а в перспективе – также и Западную Азию (Ближний Восток).
В еще более отдаленной перспективе речь могла бы дойти до интеграции в эту новую архитектуру самой западной периферии евразийского континента – собственно (Западной и Центральной) Европы, равно как и самой восточной периферии – островных государств акватории Тихого океана. По всей видимости, такие масштабные задачи могли бы быть поставлены в практическую плоскость не ранее середины текущего столетия.
Дебютная стадия игры: положение на доске
На данный момент в большой игре за будущее Евразии сделаны лишь первые ходы, партия пока не вышла из дебютной стадии. А задача дебюта, как мы знаем из шахмат, - мобилизовать ресурсы, вывести свои фигуры на самые выгодные позиции и помещать развитию фигур противника. Посмотрим на геополитическую шахматную доску: что можно сказать о положении игроков на данный момент?
Очевидно, что ни один из двух альтернативных проектов строительства новой Евразии пока еще не приобрел вид детально прописанной «дорожной карты». Каждый имеет свои сильные и слабые стороны, свои преимущества и недостатки. Сильной стороной американской Индо-Пацифики является уже существующая и проверенная временем система двусторонних соглашений США с их многочисленными союзниками и партнерами в акваториях Индийского и Тихого океанов. Несомненным преимуществом Вашингтона остается его преобладающая военная мощь, в первую очередь – потенциал военно-морских и военно-воздушных сил.
Главная слабость американского проекта, на наш взгляд, - его шаткий экономический базис. Отказ США от участия в Транс-Тихоокеанском Партнерстве (ТТП) объективно резко сужает американские возможности комплексной реализации проекта Индо-Пацифики и экономического сдерживания Китая. Учитывая, что для большинства стран Евразии задачи социально-экономического развития стоят на первом месте, можно заключить, что без экономического измерения проект будет иметь лишь ограниченную эффективность. Когда семьдесят лет назад США поставили перед собой цель сдерживания СССР в Европе, то наряду с «доктриной Трумэна» ими был провозглашен также и «план Маршалла», который многие историки до сих пор считают самой успешной программной экономической помощи в истории человечества. А сегодня, когда встал вопрос о сдерживании Китая в Азии, США не только не готовы реализовать «план Маршалла» для Индо-Пацифики, но уже начали последовательно ужесточать свои позиции по экономическим аспектам отношений с ближайшими азиатскими союзниками и партнёрами.
Китайский проект выглядит в этом смысле предпочтительнее – он имеет под собой прочную экономическую основу. Или, по крайней мере, претендует на ее создание. Именно экономика, а не безопасность составляет его основное содержание, хотя, конечно, китайский проект также не предполагает масштабной экономической филантропии в духе «плана Маршалла» середины прошлого века. Кроме того, Пекин, в отличие от Вашингтона, может позволить себе роскошь долгосрочного стратегического планирования, обладая «стратегической глубиной», позволяющей мыслись масштабами десятилетий, а не текущего четырехлетнего политического цикла.
Главная слабость Китая - в опасениях соседних держав относительно экономической, политической и военно-стратегической китайской гегемонии в Евразии. Нынешняя американская гегемония на периферии евразийского континента представляется многим из них менее обременительной и более приемлемой, чем потенциальное господство Пекина. При этом надо признать, что за последние полтора – два года китайская дипломатия добилась ощутимых успехов во взаимодействии со своими соседями как на северо-востоке (Северная и Южная Кореи), так и на юго-востоке (Вьетнам и АСЕАН в целом).
Стоит отметить еще одно немаловажное сравнительное преимущество китайского проекта по сравнению с американским. Индо-Пацифика так или иначе предполагает раскол евразийского континента, поскольку в эту конструкцию не вписывается ни Китай, ни Россия, ни другие «континентальные» государства Евразии. А если ограничить проект только «морскими демократиями», то из него придется исключить еще многие страны – от Вьетнама до арабских монархий Персидского Залива. «Сообщество общей судьбы», по крайней мере в принципе, способно объединить в себе всю Евразию без каких-либо исключений.
Индия как решающий swing state
В американском избирательном лексиконе есть такой термин как swing state («колеблющийся штат»). Этот термин обозначает штат, где ни одна из партий не имеет явного преимущества, и исход голосования неясен. Таких штатов в каждом избирательном цикле бывает немного, но именно они-то и определяют, кто в итоге станет хозяином Белого дома. В случае Евразии роль swing state выпадает на долю Индии.
Вряд ли стоит говорить о демографическом, экономическом, стратегическом и геополитическом потенциале этой страны, который с течением времени будет лишь расти. Без участия Дели, тем более – при противодействии со стороны индийского руководства, ни американский, ни китайский проект не может быть реализован в полной мере. Китайский проект «единой судьбы» без Индии остается, как минимум, неполным и незавершенным, из континентального он превращается в транс-региональный. А американский проект Индо-Пацифики, если из него выпадает Индия, вообще теряет одну из своих двух главных опор и низводится до россыпи отдельных и слабо связанных друг с другом соглашений США со своими традиционными азиатско-тихоокеанскими партнерами. Не будет преувеличением сказать, что сегодня и особенно завтра для США партнерство с Индией не менее приоритетно, чем был союз с Японией в ходы Холодной войны.
А Индия, конечно же, пытается сохранить максимальное пространство для маневра и не спешит сделать выбор. С одной стороны, у Индии накоплен внушительный багаж исторических споров и традиций явной или срытой конкуренции с Китаем в Юго-Восточной и Южной Азии. Остается вопрос уязвленного национального самолюбия – память о неудачной для Индии пограничной войне с Китаем в 1962 году. Остается вопрос ущемленного глобального статуса - Индия, в отличие от Китая, не входит в число постоянных членов СБ ООН, а Пекин, насколько можно судить, не слишком расположен помочь Дели в получении этого членства. Остаются подозрения относительно возможной поддержки Пекином индийских сепаратистов.
Еще более практические, и не вполне безосновательные опасения касаются экономической, политической и военно-стратегической экспансии Китая в зоне Индийского океана. Популярная в Индии теория «нитки жемчуга» (string of pearls) описывает китайскую стратегию в бассейне Индийского океана как стратегию «окружения» Индии путем создания цепочки баз и других объектов военной инфраструктуры КНР по линии Гонконг - Хайнань - Парасельские острова -острова Спратли - Кампонг Сом (Камбоджа) - канал Кра (Таиланд) - Ситуэ и острова Коко (Мьянма) - Хамбантота (Шри Ланка) - Марао (Мальдивы) - Гвадар (Пакистан) - Аль-Ахдаб (Ирак) - Ламу (Кения) - Порт-Судан. Есть озабоченность относительно потенциальных проблем для выхода Индии в акваторию Тихого океана, который остается для Дели одной из важнейших транспортных артерий. Сложные проблемы стоят перед Дели и в экономической сфере: общий дефицит торговли Индии с Китаем превысил 50 млрд. долл. в год; к тому же Пекин широко использует практику нетарифных ограничений на индийскую фармацевтику, продовольствие и IT - продукты.
С другой стороны, в рамках проекта Индо-Пацифики Индии вряд ли удастся избежать положения «младшего партнера» США о всеми вытекающими из этого положения издержками. Уже если Вашингтон не готов видеть в роли равного себе международного игрока Пекин, то вряд ли он с готовностью предложит эту роль Дели. Хотя нынешнее руководство Индии постепенно отходит от многих принципов Джавахарлала Неру, включая и базовый принцип неприсоединения, полный разрыв с традициями, на которых создавалось индийское государство, представляется в обозримом будущем маловероятным. Большие опасения в индийском руководстве должна порождать непоследовательность американской стратегии и та жесткость, с которой нынешняя администрация ведет переговоры по экономическим вопросам даже со своими ближайшими союзниками. Конечно, дефицит в торговле США с Индией гораздо меньше, чем в торговле с Китаем, однако нетрудно предсказать, что экономическое давление Дональда Трампа на Нарендру Моди со временем будет только усиливаться.
Индийский политический истеблишмент в целом поддерживает курс на усиление сотрудничества с Америкой Дональда Трампа, но крайне болезненно относится к перспективе утраты даже части свободы рук на мировой арене. А формальное вхождение в какой-то военно-политический союз под эгидой США, безусловно, ограничит эту свободу не только на китайском направлении, но и в отношениях Дели с другими важными для Индии партнерами, в первую очередь - с Москвой и Тегераном.
По всей видимости, Индия будет колебаться и дальше. Очень многое будет зависеть не только от эволюции стратегического видения индийской элиты, но и в не меньшей мере - от профессионализма, гибкости, адаптивности американской и китайской дипломатии. Как представляется, учитывая своеобразный переговорный стиль нынешней американской администрации и многочисленные проблемы с принятием внешнеполитических решений в целом, на данный момент Китай имеет на индийском направлении, как минимум, серьезные тактические преимущества.
Тем не менее, тактических преимуществ явно недостаточно, чтобы серьезно повысить привлекательность проекта «общей судьбы» для Индии. Китаю придется пойти на значительные уступки в важных для Индии вопросах – в трактовке проблемы международного терроризма в Евразии, в вопросе о постоянном членстве Индии в Совете Безопасности ООН, в вопросах двусторонней торговли и т. д. По всей видимости, Пекину придется в какой-то форме признать особую роль Дели в Южной Азии - подобно тому, как он признает особую роль России в Центральной Азии. Чем позже Пекин сделает серьезные шаги в направлении Дели, тем труднее будет вовлечь Индию в «сообщество единой судьбы».
Интересы России
Строго говоря, проект Индо-Пацифики вообще не имеет к России непосредственного отношения. Нынешняя американская стратегия не рассматривает Москву как серьезного игрока не только в акватории Индийского океана, но даже и в азиатско-тихоокеанском регионе. Географически зона Индо-Пацифики не простирается севернее Хоккайдо и Корейского полуострова. Может быть, именно поэтому Вашингтон смотрит сквозь пальцы на продолжающиеся попытки японо-российского сближения при премьер-министре Синдзо Абэ, а также игнорирует политическую фронду Южной Кореи, уже не первый год последовательно саботирующую режим антироссийских западных санкций.
Единственный потенциальный выигрыш Москвы при реализации проекта Индо-Пацифики состоит в том, что в случае успешной реализации этого проекта для Пекина ценность партнерства с Москвой объективно возрастает. В этом смысле противостояние «морской» и «континентальной» частей Евразии для России очевидно предпочтительнее гипотетического варианта тесного американо-китайского сотрудничества по формуле «G2», которое заведомо снизило бы ценность Москвы как партнера не только в глазах Вашингтона, но и в глазах Пекина. Но издержки новой «евразийской биполярности» для Москвы, как можно предположить, в любом случае перевесят возможные приобретения - российская политика в Евразии утратит гибкость, и многие традиционные партнерские связи - с Вьетнамом и с той же Индией - будут поставлены под угрозу. Общее снижение стабильности в АТР, которое станет неизбежным побочным эффектом реализации проекта Индо-Пацифики, также создаст дополнительные проблемы для Москвы.
«Сообщество единой судьбы» выглядит явно более перспективным проектом для России – уже по той причине, что в этом проекте для России возможна роль не зрителя в зале и даже не статиста на заднем плане сцены, но одного из главных действующих лиц. Но способна ли Москва сыграть эту роль? Для этого надо, чтобы Россия выступала не в виде одной из «спиц», крепящихся к центральной китайской «евразийской оси», а в виде другой, параллельной «оси», пусть и меньшего диаметра. То есть Россия должна войти в «сообщество единой судьбы» не с пустыми руками, а со своим собственным евразийскими интеграционным проектом (ЕАЭС).
Создание параллельной российской «оси» - задача не столько политическая, сколько социально-экономическая. Ее решение невозможно без перехода на новую, более эффективную и более привлекательную для соседей модель экономического развития. Было бы стратегической ошибкой считать перспективу вхождения в «сообщество единой судьбы» работающей альтернативой давно назревшим структурным преобразованиям в российской экономике. Или надеяться на то, что евразийская конструкция позволит России каким-то чудесным образом избежать вызовов глобализации. Напротив, вхождение в «сообщество» будет предъявлять дополнительные требования к эффективности российской экономической модели и к уровню открытости российской экономики. Явно лишняя «ось» в новой конструкции евразийского механизма едва ли имеет шансы на сколько-нибудь долговечное существование - она утяжелит конструкцию, будет быстро обнаружена и тем или иным образом демонтирована.
Попутно отметим, что такой же вызов стоит и перед Индией, если последняя все-таки будет склоняться в пользу «сообщества единой судьбы». Для Дели было бы логично выполнить системообразующую функцию в отношении Южной Азии, подобную той, которую должна реализовать Россия в Центральной Евразии. Россия, со своей стороны, заинтересована в сохранении и даже в усилении позиций Индии в Южной Азии – не для сдерживания Китая, но для создания более устойчивого многополюсного баланса сил и интересов на евразийском континенте. В то же время, индийское руководство должно исходить из того, что времена исключительных «сфер интересов» великих держав ушли в прошлое, и рассчитывать на безусловную лояльность даже таких ближайших индийских соседей и партнеров как Шри-Ланка, Бангладеш и Непал больше не приходится, и за их внимание и благорасположение придется упорно бороться.
От дебюта к миттельшпилю
Один из основных стратегических заветов Генри Киссинджера гласит: в любом геополитическом треугольнике в самом выгодном положении находится тот угол, чьи отношения с каждым из остальных двух углов лучше, чем их отношения между собой. Собственно, именно на этом представлении была основана отнюдь не безуспешная геополитическая стратегия Киссинджера в треугольнике «США-СССР-Китай» в начале 70х годов прошлого века. Следуя завету классика геополитики, теоретически Россия должна была бы быть заинтересована в поддержании определенного уровня напряженности в китайско-индийских отношениях, чтобы находиться на вершине треугольника «Россия-Китай-Индия».
Однако международные отношения нашего времени строятся на других основах. Геополитика больше не работает в том формате, в котором она работала полвека назад. Россия не может извлечь для себя ничего ценного из обострения китайско-индийских противоречий. Справедливости ради стоит отметить, что она и не пытается играть на этих противоречиях - ни в многосторонних форматах, ни в двусторонних отношениях. Однако сделать Москве предстоит гораздо больше – российская внешняя политика должна считать своим важнейшим приоритетом (не менее важным, чем восстановление отношений с Западом!) усилия по преодолению китайско-индийских разногласий и укреплению китайско-индийского сотрудничества.
И здесь можно подумать о придании нового смысла и нового наполнения структуре РИК, которая была в значительной степени растворена в более широкой структуре БРИКС. Хотя совещания РИК на уровне министров иностранных дел продолжаются на регулярной основе с сентября 2001 г., но принимаемые на них документы носят предельно общий, подчас чисто декларативный характер. Согласованные трехсторонние документы о противостоянии международному терроризму, о поддержке стабильности в Афганистане, о необходимости укрепления глобального управления камуфлируют серьезные расхождения в рамках «тройки» по многим принципиальным аспектам этих и других проблем.
По всей видимости, обсуждения в формате РИК должны стать более откровенными, конкретными и доверительными. Главная цель должна определяться не как формальная фиксация совпадающих позиций по самым общим вопросам, но как выявление разногласий по конкретным проблемам и поиски взаимоприемлемых путей преодоления этих разногласий. Работа это крайне сложная и деликатная, но слишком важная и срочная, чтобы отложить ее на неопределенное будущее.
Начать отрабатывать новую повестку дня РИК можно было бы с углубления трехстороннего сотрудничества в тех областях, где позиции Москвы, Пекина и Дели в целом совпадают или расходятся незначительно. Например, в вопросах энергетических режимов в Евразии, изменений климата, проблемы реформирования международных финансовых институтов. В новую повестку должно войти обсуждение практических шагов трех стран в таких сферах как борьба против «двойных стандартов» в вопросах прав человека, недопущение внешнего вмешательства во внутренние дела суверенных стран. Общая озабоченность России, Китая и Индии использованием санкций в международной торговле, подъемом протекционизма и кризисом многих международных организаций создают дополнительные возможности для совестных или параллельных действий.
Конечно, рано или поздно Индии и Китаю придется решать многочисленные и весьма болезненные двусторонние проблемы. Например, индийско-китайская граница (а это более 3000 км!) остается линией возможных столкновений. Возможны и столкновения на территории третьих стран, что в очередной раз продемонстрировал инцидент в Докламе в октябре 2017 году Потенциально нестабильная граница с Китаем сковывает значительную часть индийской армии, которая при других обстоятельствах могла бы быть переброшена на границу с Пакистаном. Стороны обвиняют друг друга в неоправданной жесткости и в нежелании идти на компромиссы по урегулированию пограничных проблем.
Россия мало что может сделать, чтобы помочь своим партнерам разрешить остающиеся территориальные вопросы. Но нелишне было бы напомнить, что еще два десятилетия назад ситуация на российско-китайской границе (еще более протяженной, чем китайско-индийская граница) тоже вызывала много опасений с обеих сторон. Уровень милитаризации границы между Россией и Китаем был еще выше, чем уровень милитаризации китайско-индийской границы. Ведь смогли же Москва и Пекин добиться радикального изменения этой ситуации, да еще в предельно сжатые сроки! Может быть, российско-китайский опыт начала века будет в чем-то полезен для Пекина и Дели сегодня?
Эндшпиль: проигрыш США?
Является ли проект «единой судьбы» антиамериканским? Означает ли его реализация стратегическое поражение США? Несомненно, на эти вопросы большинство американских экспертов дадут однозначно утвердительные ответы. Но, на наш взгляд, эти ответы не столь очевидны. Во-первых, проект «единой судьбы» может быть успешным только в том, случае, если он будет опираться главным образом на базовые внутренние потребности сран Евразии, а не на их коллективное стремление противостоять Соединенным Штатам или кому-то еще. Этот проект не должен быть зеркальным отражением Индо-Пацифики; как зеркальное отражение американского плана он не имеет перспектив.
Во-вторых, если отвлечься от геополитической метафизики, оставив за скобками рассуждения о извечном цивилизационном дуализме Суша и Моря, «теллурократии» и «таллассократии», то надо признать, что в конечном счете американским интересам отвечает стабильная, предсказуемая, экономически состоявшаяся Евразия. Реализация проекта «единой судьбы» совсем не исключает сохранения принципа свободы мореплавания в Тихом и Индийском океанах, предполагающего в том числе свободу передвижения для военно-морских и военно-воздушных сил стран, не относящихся к евразийскому континенту.
Реализация этого проекта также не исключает сохранения открытости новой Евразии для остального мира в вопросах торговли, инвестиций и миграций. Уж если американцы хотят искать сторонников протекционизма и оппонентов либерального мирового экономического порядка, то для этого совсем не обязательно обращать свой взор на пекинский район Дунчэн («Восточный город»), где, как известно, находится могущественное Министерство коммерции КНР. Протекционистов проще поискать в Вашингтоне, по адресу Пенсильвания Авеню, 1800.
Термин Indo-Pacific и его производные все чаще встречаются в англоязычных научных статьях, выступлениях государственных деятелей и СМИ.
Индо-Тихоокеанский регион - это обширное морское пространство, включающее Индийский и Тихий океаны, а также окаймляющие их берега. По мысли авторов идеи, новый географический концепт должен отразить рост и взаимопроникновение сфер влияния Китая и Индии, а также значительное увеличение морских торговых потоков, особенно поставок энергоносителей, между Восточной Азией, Южной Азией и Ближним Востоком.
Понятие «Индо-Тихоокеанский регион» в политико-стратегическом смысле впервые было употреблено в 2007 году в статье индийского автора Гурприта Хурана. Любопытно, что раньше оно тоже использовалось, но обозначало биогеографический район тропических вод Индийского океана, а также западной и центральной части Тихого океана, для которого характерна общность многих морских видов. Стремительно, буквально за последние один-два года, понятие Indo-Pacific превратилось из экзотики в заметный элемент международно-политического дискурса. Это заставляет предположить, что новый геоконцепт целенаправленно и энергично продвигается.
Кто продвигает ИТР?
Кто может быть заинтересован в Индо-Тихоокеанском регионе? Обращает на себя внимание, что с наибольшим энтузиазмом ИТР сегодня пропагандируют Австралия, Индия и США, а также Япония.
Интерес Индии понятен. Одноименный, «свой» регион, конечно же, льстит великодержавному самолюбию индийцев и повышает престиж страны. Если принадлежность Дели к АТР часто оспаривалась, то ИТР уже не должен оставлять в этом никаких сомнений. Концепт Indo-Pacific легитимизирует растущие стратегические интересы Индии в Восточной Азии и западной части Тихого океана.
Соединенным Штатам Америки ИТР нужен прежде всего для того, чтобы сбалансировать очевидное усиление Китая в Восточной Азии. Именно Восточная Азия является естественной осью Азиатско-Тихоокеанского региона. Значит, перефразируя знаменитое изречение Хэлфорда Маккиндера, тот, кто контролирует Восточную Азию, правит АТР, а впоследствии, возможно, и целым миром. Расширение геополитической картинки за рамки восточноазиатского побережья и смещение ее в сторону Индийского океана позволяет ввести новых игроков, которые будут «размывать» влияние Китая. Эти надежды, разумеется, возлагаются в первую очередь на Индию. Примечательно также, что Индо-Тихоокеанский регион практически точно соответствует зоне ответственности Тихоокеанского командования США.
Что касается Австралии – страны, находящейся на стыке Индийского и Тихого океана, новая географическая формула дает Канберре шанс оказаться в самом центре переформулированного АТР и избавиться от некоторой маргинальности и периферийности своей региональной идентичности. Именно австралийские аналитики проявили на сегодня наибольшую активность в разработке идеи ИТР. Они также не скрывают, что одна из целей нового региона – обосновать необходимость сохранения ведущей стратегической роли главного союзника Канберры, Вашингтона, в индо-тихоокеанской Азии.
Судя по всему, идея ИТР близка и Японии. Премьер-министр Синдзо Абэ выступает за то, чтобы Австралия, Индия, Япония и США образовали конфигурацию в виде «стратегического алмаза» для обеспечения безопасности морских пространств в Индийском океане и западной части Пасифики.
Регионостроительство, то есть целенаправленное создание политических регионов, – феномен в международных отношениях не такой уж редкий. Можно вспомнить «Евро-Атлантику» (она же «Северная Атлантика») – концепт, который был призван обеспечить нерушимое единство США и Западной Европы. Тот же самый АТР, который сейчас получил конкурента в виде ИТР, – это тоже в значительной мере искусственное образование. Как справедливо отмечает автор книги «Азиатско-Тихоокеанский регион: мифы, иллюзии и реальность» Олег Арин, нарратив об АТР, создававшийся в 1970–80-е годы, во многом был вызван потребностью в идеологическо-политическом обосновании сохранения и упрочения господствующих позиций США на Тихом океане и в Восточной Азии. Кстати, Россия тоже не остается в стороне от подобных регионостроительных проектов для обеспечения своих геополитических интересов. Яркий пример – продвижение геоконцепта Евразии и проекта Евразийского союза.
Насколько успешной окажется попытка сконструировать Индо-Тихоокеанский регион, покажет время. Очевидно, что далеко не всем эта геополитическая конструкция придется по вкусу. Прежде всего, конечно же, она не нравится Китаю.
России идея ИТР тоже не сулит радужных перспектив. Тихий океан, конечно же, никуда не исчезнет, и Россия не перестанет быть тихоокеанской державой, но смещение геополитического акцента на запад от Малаккского пролива, скорее всего, ослабит влияние Москвы в регионе: в Тихом океане наши позиции никогда не были особенно сильными, а уж в Индийском они практически отсутствуют.
Пекин – Дели: новая ось мировой политики?
Если Индо-Тихоокеанский регион все же превратится из модной словесной конструкции в геополитическую реальность, он будет определять состояние мировой политики и экономики, а его несущей осью станут отношения Китая и Индии.
Китай с объемом ВВП $12,4 трлн (по паритету покупательной способности) сегодня уступает по экономической мощи только США. Показатели Индии выглядят скромнее: ее ВВП почти в три раза уступает китайскому, составляя «лишь» $4,7 трлн (4-е место в мире). Индия пока отстает от КНР и по темпам экономического роста. Если Китай уже в течение длительного времени демонстрирует рост 8–10% в год, то скорость приращения индийского ВВП с конца 1990-х годов составляла около 7%, а в 2012 году она и вовсе снизилась до 5,4%.
Индийская экономика по большинству параметров пока заметно уступает китайской, но у нее есть одно очень важное потенциальное преимущество – демографическое. Дело в том, что Китай скоро войдет в фазу быстрого старения населения, когда количество уходящих на пенсию людей будет значительно превышать число новых работников. По данным последней переписи, уже с 2010 года численность населения трудоспособного возраста (от 16 до 60 лет) в КНР начала снижаться, что стало закономерным следствием низкой рождаемости. Одновременно растет число пожилых граждан, увеличивая нагрузку на финансовую систему страны. Этот фактор станет фундаментальным ограничителем для дальнейшего быстрого роста китайской экономики и создаст для нее серьезнейшие вызовы.
Индия же, наоборот, вступает в максимально благоприятную демографическую фазу, когда в возрастной структуре преобладают люди молодых и средних лет. По прогнозам экспертов ООН, к 2030 году население Китая начнет сокращаться, а Индия станет самой многонаселенной страной мира. Это, скорее всего, повлияет на соотношение их экономических потенциалов: темпы развития Китая будут замедляться, а Индия начнет рваться вперед.
Можно с уверенностью прогнозировать, что диада Дели – Пекин, наряду с осью Пекин – Вашингтон, будет выступать в качестве важнейших двусторонних отношений мировой политики XXI века. То, что будет происходить между двумя азиатскими гигантами, будет прямо или косвенно касаться всех остальных. Если Индия и Китай сумеют договориться, образовав «азиатский альянс», они легко смогут претендовать на мировую гегемонию.
Однако такой сценарий выглядит маловероятным. Пекин и Дели сегодня выступают, скорее, в качестве соперников, чем стратегических партнеров. И судя по всему, их конкуренция будет обостряться. В Дели не забыли унизительного поражения в пограничной войне 1962 года, когда индийская армия была наголову разбита китайцами. Индийцам категорически не нравится альянс КНР с Пакистаном, у них вызывает тревогу нарастающее присутствие китайцев в Индийском океане. В свою очередь, китайцы недовольны увеличивающимся проникновением Индии в Юго-Восточную Азию, которую Пекин считает своей сферой влияния. Пекин также крайне обеспокоен укреплением сотрудничества Дели с Вашингтоном.
Главная же причина разгорающегося соперничества двух азиатских колоссов заключается, пожалуй, в том, что они перестали быть самодостаточными, сосредоточенными на самих себе цивилизациями, каковыми они являлись на протяжении тысячелетий, и превратились в амбициозные великие державы, которые активно самоутверждаются на международной арене. Остается только надеяться, что состязание Индии и Китая будет иметь мирный и конструктивный исход.
Всё чаще Нью-Дели балансирует на грани между политическими реалиями Евразии и Индо-Тихоокеанского региона. В Индо-Тихоокеанском регионе географические, экономические и политические векторы гораздо более благоприятны для Индии. Евразия – это принципиально другая ситуация, и разворот Индии будет основываться на силе её двусторонних отношений с Москвой.
В то время как новая концепция Индо-Тихоокеанского региона продолжает лидировать в заголовках СМИ, недавняя переориентация индийской дипломатии говорит о возвращении признания важности Евразии, того, что американский стратег Збигнев Бжезинский называл «великой геополитической шахматной доской» мира. Чтобы понять значимость этого стратегического пространства, полезно сравнить его с динамикой развития событий в Индо-Тихоокеанском регионе.
Индо-Тихоокеанский регион представляет собой союз двух морских географических регионов, формировавшийся в течение нескольких десятилетий под влиянием присутствия США и их военно-политической стратегии. Рост влияния Китая бросает вызов сложившемуся положению, а Нью-Дели стремится выработать новое объединение стран-единомышленниц для поддержания порядка, выгодного интересам Индии.
Евразия же представляет собой пересечение двух континентальных и нормативных пространств: Европы и Азии. Россия – архетипическая евразийская держава; её внешняя политика формируется в равной мере постоянно меняющейся динамикой в странах Азии и Европы и балансируется политикой НАТО. Как и в Индо-Тихоокеанском регионе, в этом регионе также возникают новые проекты сотрудничества в связи с китайской инициативой «Один пояс, один путь». Учитывая такое положение дел, и её взаимодействие с Москвой .
Вся сложность внешней политики Индии заключается в лавировании между этими двумя регионами. Дели поддерживает партнёрские отношения с Вашингтоном в Индо-Тихоокеанском регионе, но сотрудничество Индии в Евразии распадается из-за ключевых различий в оценке динамики безопасности в регионе, особенно в контексте сотрудничества Индии с Ираном и Москвой. Взаимодействие же Индии с Евразией ещё более осложняется партнёрством Москвы и Пекина по проектам развития систем связи и появляющейся возможностью взаимодействия между двумя государствами в Индо-Тихоокеанском регионе.
Ситуация весьма похожа на дилемму Британии конца XIX века, когда Лондон стремился к сотрудничеству с Францией для нейтрализации вызова со стороны Германии на континенте и сохранения баланса сил в Европе, но противостоял попыткам Франции установить своё превосходство на море в Азии. Все сравнения на этом заканчиваются, поскольку первые признаки упадка Британии были тогда уже очевидны и, таким образом, возможности маневра у Лондона были ограничены. Индия же в свою очередь находится на подъёме.
Однако эти сложные отношения в рамках треугольника усиливают напряжённость и неопределённость в отношениях между Индией и Россией, учитывая, что Индо-Тихоокеанский регион и Евразия не являются чётко разделёнными стратегическими театрами. Мягко говоря, партнёрство с Вашингтоном на море и с Россией на континенте представляет собой тонкий баланс для любой страны. Однако два факта говорят о том, что такое положение дел будет сохраняться в отношении Индии и в будущем.
Во-первых, Индия является растущей экономической державой. По имеющимся оценкам, она станет второй по величине экономикой в мире по ППС в 2040-х годах. Дело в том, что российская экономика в размере 1,6 трлн долл. США просто не может обеспечить Нью-Дели требуемыми инвестиционными возможностями и коммерческим партнёрством. Вашингтон же представляет собой динамичную и глобальную экономику, которая способна содействовать росту Индии с помощью финансов и технологий. Многолетнее присутствие военно-морского флота в Америке и партнёрство в Индо-Тихоокеанском регионе также способствуют интеграции Индии и укреплению её регионального лидерства.
Во-вторых, Дели не может позволить, чтобы этот союз с Вашингтоном поставил под угрозу отношения в области безопасности с Москвой. Действительно, Индия прекрасно понимает, что никакая другая страна не поможет в строительстве оборонного потенциала так, как это уже делает Россия, будь то аренда атомной подводной лодки, совместная разработка ракетных систем типа «Брамос» или продажа систем ПРО С-400. В конечном счёте Индия заключит эти сделки, несмотря на угрозу санкций США, поскольку она должна уделять приоритетное внимание интересам своей безопасности в ущерб благосклонному расположению со стороны Америки.
В Евразии эти реалии усложняют положение вещей. Взаимодействие с Москвой остаётся критически важным, если Индия хочет иметь возможность реагировать на неразрешимые конфликты в Афганистане, постоянные угрозы безопасности на Ближнем Востоке и в Центральной Азии и постоянное расширение Китая на Запад. Такое партнёрство может воспрепятствовать тому, чтобы ШОС стала де-факто полицейской силой в рамках китайской инициативы «Один пояс, один путь», и взамен придать форуму более законный и плюралистичный голос в евразийских диалогах о взаимосвязанности, финансах, безопасности и развитии.
Поэтому «ось удобства» России с Китаем является скорее осью зависимости. Китай – единственная страна, способная защитить Москву от американского давления. Индия не может сделать того же самого политически или экономически, тем самым оставляя Москве немного вариантов. И хотя Вашингтон проявил некоторую гибкость в стремлении освободить оборонные закупки Индии от санкций, приоритеты безопасности Америки в Евразии имеют глубокие корни – и враждебность по отношению к России сидит глубоко в её внешней политике. Пока не совсем ясно, где Вашингтон проводит красную черту в отношении Индии.
Всё чаще Нью-Дели балансирует на грани между политическими реалиями Евразии и Индо-Тихоокеанского региона. В Индо-Тихоокеанском регионе географические, экономические и политические векторы гораздо более благоприятны для Индии. Евразия – это принципиально другая ситуация, и разворот Индии будет основываться на силе её двусторонних отношений с Москвой. Нью-Дели должен оценивать свои интересы в регионе, сообщать о взаимоприемлемой свободе партнёрских отношений и переосмысливать свои отношения с Россией в XXI веке.
Индо -Тихоокеанский фронт: зачем на геополитической карте появился новый регион и что это сулит России?
В ноябре 2017 года на полях Восточноазиатского саммита (ВАС) в Маниле прошла рабочая встреча дипломатов США, Японии, Индии и Австралии, которая вызвала огромный экспертный переполох и целый вал публикаций, предвещавших едва ли не очередной геополитический сдвиг в Азии.После этого в американском внешнеполитическом лексиконе стало все чаще использоваться понятие «Индо-Тихоокеанский регион», раньше бывшее довольно маргинальным. Теперь концепция «свободного и открытого Индо-Тихоокеанского региона» (free and open Indo-Pacific) закрепилась и в официальных американских документах, и в риторике большинства крупных держав этого самого региона.
В России к новым терминам по традиции отнеслись с подозрением. Что означает появление этих новых концепций и стратегий и что оно меняет для российской политики в Азии?
Десять лет вчетвером
Идея формата США – Япония – Индия – Австралия совсем не нова. Во время своего первого премьерского срока в 2006–2007 годах ее активно пропагандировал глава правительства Японии Синдзо Абэ. Выступая в августе 2007 года в индийском парламенте с речью «Слияние двух морей», он говорил о появлении «большой Азии» и призывал создать на ее просторах «дугу свободы и процветания».Упор на стратегический характер взаимодействия четырех стран и сам их выбор очевидно указывал на главную цель формата – если не выстроить систему сдерживания Китая, то по крайней мере послать ему сигнал, что его рост будет сопровождаться появлением противовеса. Пекин сигнал уловил и накануне первой же официальной встречи группы устроил каждой из четырех стран демарш. Через месяц Абэ покинул свой пост, да и Австралия быстро потеряла интерес к четырехстороннему формату.
Вернувшись к власти в 2012 году, Синдзо Абэ вернул и идею «четверки», в этот раз назвав ее «азиатским демократическим бриллиантом безопасности». В качестве raison d"être стратегического взаимодействия четырех морских демократий снова была заявлена китайская угроза. В первых абзацах своей программной статьи Абэ прямо указывал на тревожные тенденции в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях. Последнее Китай, по словам Абэ, намеревался превратить в «Пекинское озеро» по модели Охотского моря в руках СССР.
Однако новый четырехсторонний формат напоминал японский сад камней, где с какой стороны ни посмотри, один камень ускользает от взгляда. В практической плоскости либо Австралия, либо Индия обязательно выпадали из конкретных проектов сотрудничества (правда, у четырех стран есть опыт реального военно-морского взаимодействия, но еще до концептуального оформления: в 2004 году они работали вместе над ликвидацией последствий цунами).
Тем не менее в последние годы идея более тесного взаимодействия «четверки» витала в воздухе. Возросшая активность Китая и быстрый рост его военного потенциала, повинуясь логике баланса сил, неизбежно должны были вызвать противодействие. Попытки симметричного американского ответа в виде политики поворота (pivot to Asia) и перебалансировки (rebalancing) в Азию, похоже, имели едва ли не обратный эффект.
В новой парадигме «местные» державы должны взять на себя больше ответственности за балансирование Китая. Этим, пожалуй, и можно объяснить живую реакцию наблюдателей на рядовую встречу «четверки» в Маниле: возникший ажиотаж говорит не столько о том, что произошло что-то важное, сколько о том, что чего-то подобного давно ждали как неизбежной реакции на более смелое и уверенное применение Китаем своей объективно возросшей мощи.
К концу 2017 – началу 2018 года созрели условия для нового рождения «четверки». В Японии Синдзо Абэ снова выиграл выборы и подтвердил свой мандат на правление, при этом с явным намерением оставить после себя страну, представляющую серьезную стратегическую конкуренцию Китаю: отсюда и его стратегия «проактивного миротворчества», и упорные попытки добиться пересмотра антивоенной статьи японской Конституции.
Австралия хочет сбалансировать экономическую зависимость от Китая собственной активной стратегической позицией и более живым участием в сохранении хотя бы видимости региональных правил игры. Последние скандалы с китайским влиянием на австралийскую политику только усиливают подозрительность местных элит в отношении Пекина.
Индия, похоже, начинает как раз подходить к тому моменту, когда интерес к происходящему в западной части Тихого океана перестает быть праздным.
Соединяющим клеем нового-старого формата в этот раз могут стать США, для которых возрождение интереса к «четверке» как нельзя кстати. Весь прошедший год администрацию Трампа критиковали за слабую азиатскую политику. В лучшем случае о ней говорили как о летящей на автопилоте: по сути, США делали все то же самое, что делала администрация Обамы, только чуть менее осознанно.
В худшем случае говорили, что Трамп «покинул» Азию и оставил ее на съедение Китаю, когда вышел из Транстихоокеанского партнерства и стал требовать от Японии и Южной Кореи большей ответственности за благополучие их военных союзов с США. Особым предметом критики стало толерантное отношение Трампа к лидерам стран Азии, проблемным с точки зрения идеалов демократии и прав человека, вроде филиппинского президента Родриго Дутерте или премьера Малайзии Наджиба Разака.
Встреча «четверки» в Маниле дала трамповской стратегии в Азии новую надежду, и к концу года администрация уже всерьез взялась продвигать концепцию «свободного и открытого Индо-Тихоокеанского региона» (ИТР). Новое понятие прочно закрепилось и в устной риторике, и в концептуальных документах: свежие « Стратегия национальной безопасности» и « Стратегия национальной обороны» США говорят о построении «свободного и открытого ИТР» как о приоритетной цели американской внешней политики.
Слова и смыслы
Возможное возрождение «четверки» США – Индия – Япония – Австралия и необычайно активное использование термина «Индо-Тихоокеанский регион» – безусловно, связанные между собой феномены. Оба они пока пребывают скорее в мире идей и слов, однако могут иметь и вполне реальное воздействие на динамику процессов в регионе и мире.В российской экспертной традиции с подозрением относиться к американским лексическим построениям. Беспокойство вокруг термина «Индо-Тихоокеанский регион» чем-то похоже на то, как в свое время возмущались понятием «большого Ближнего Востока». Подразумевается, что объединение стран в умственный конструкт региона должно обязательно влечь за собой политические последствия, а раз конструкт построен внешнеполитическими конкурентами России, следовательно, он ее интересам враждебен.
Правда, как это часто бывает, Россия и сама не чурается использовать такое «терминологическое оружие», например, выдвигая концепцию «большой Евразии», где процессы межгосударственного взаимодействия должны вращаться вокруг России и Китая или кого угодно еще, только бы не США.
Однако отрицать логические последствия объединения стран в Индо-Тихоокеанский регион тоже неразумно. Сам термин довольно давно используется в австралийском внешнеполитическом лексиконе. В силу особенностей географии австралийские стратеги видят не столько привычные нам четыре стороны света, сколько расходящиеся полукруги. В оборонной
«Белой книге» 2016 года Индо-Тихоокеанский регион – как раз самый дальний и самый большой из таких полукругов.
Объединение ИТР в единую аналитическую сущность подчеркивает растущую экономическую и стратегическую взаимосвязь между пространствами Индийского и Тихого океана. Например, Тихоокеанское командование США (US PACOM) в качестве зоны ответственности имеет и большую часть Индийского океана – до линии, уходящей на юг от западной границы Индии. Поэтому и в лексиконе PACOM термин «Индо-Азиатско-Тихоокеанский регион» тоже уже довольно давно присутствовал.
В принятии на вооружение нового термина есть и очевидный геополитический сигнал. В Индо-Тихоокеанском регионе Китай не единственная восходящая держава. США уже много лет торопят Индию взять на себя роль, соответствующую ее демографическому и экономическому потенциалу. Американские политологи ставят в заслугу Бараку Обаме придание Индии статуса «важного партнера в сфере обороны» (major defense partner). Не исключено, что в ближайшие 15 лет мы увидим и придание Индии статуса «основного союзника вне НАТО» (major non-NATO ally, MNNA).
Возрождение «четверки» как главного защитника того самого «свободного и открытого» ИТР – видимо, есть новый способ выстроить более изящную и тонкую систему сдерживания региональных амбиций Китая. Военные союзы не самый эффективный инструмент, если страны региона хотят сохранить конструктивные торгово-экономические отношения с Китаем.
Многие страны Азии также хотят сохранить максимально возможную внешнеполитическую автономию в условиях, когда американское присутствие в Азии будет колебаться от администрации к администрации. Поэтому возникает естественное желание переложить часть ответственности на местные державы, чья принадлежность региону сделает их более легитимными агентами «умного сдерживания» Китая (вспомним концепцию leading from behind). Но чем бы ни стала «четверка», она точно не будет военным союзом.
Новая Индо-Тихоокеанская «четверка» будет построена не на ценностях, а на интересах и будет иметь более гибкую структуру. В этом смысле она в чем-то продолжает логику «сети безопасности» экс министра обороны США Эштона Картера (principled security network) – не особо взлетевшей инициативы времен перебалансировки. Прагматичный характер нового четырехстороннего формата подчеркивается тем, что никто уже не говорит о «морских демократиях». Вместо этого словосочетания активно используется формула «страны-единомышленники» (like-minded states).
«Четверка» неизбежно будет обрастать вторым кругом региональных партнеров, среди которых эталонных демократий особо не осталось, так что лишние критерии вводить не совсем удобно. Такими партнерами, видимо, в первом ряду станут Сингапур, Индонезия, Вьетнам, Таиланд. Посещая Вьетнам вскоре после публикации новой СНБ, министр обороны США Джеймс Мэттис уже назвал Вьетнам «партнером-единомышленником» США. Страны Юго-Восточной Азии вроде Вьетнама наверняка с интересом отнесутся к возможности укрепить свой потенциал сдерживания амбиций Китая, например, в территориальных спорах в Южно-Китайском море.
Такое обращение к форматам с узким кругом участников может иметь в качестве непреднамеренного последствия очередное ослабление многосторонних механизмов безопасности вокруг АСЕАН (ВАС, АРФ, СМОА+). Пресловутая «центральная роль» АСЕАН в системе безопасности в АТР и без того часто сводится к организации саммитов, встреч и семинаров и плохо срабатывает в случае реальных кризисов в регионе, будь то Южно-Китайское море или кризис рохинджа в Мьянме.
Энтузиазм стран вроде Вьетнама и Сингапура по поводу «силового» в своей изначальной задумке формата США – Индия – Япония – Австралия станет новым свидетельством слабости того самого регионального «порядка, основанного на правилах» (rules-based order), который «четверка» вроде как собирается защищать. Получается, что отстаивать верховенство международного права будут не универсальные для участия многосторонние механизмы, а полузакрытые «коалиции желающих».
Индо-Тихоокеанская «четверка» в качестве поля для координации своей деятельности видит не только сферу безопасности. Речь идет и об усилении конкурентоспособности в столь популярной сегодня «взаимосвязанности». Здесь США и их партнеры, видимо, хотят сыграть на том же поле, что и Китай с его инициативой Пояса и Пути. В американском заявлении по итогам четырехсторонней встречи в Маниле говорилось об укреплении «взаимосвязанности на основе международного права и стандартов и с разумным (prudent) финансированием».
Уже в феврале 2018 года стало известно, что «четверка» обсуждает некий инфраструктурный план, «альтернативный» Поясу и Пути. Интересно, что инфраструктурное строительство поставлено в один ряд с вопросами безопасности и воспринимается как однозначно стратегическая область.
Экономическое крыло «четверки» может появиться в момент, когда растет беспокойство по поводу китайских инвестиций по всему миру, от Евросоюза и Африки до Юго-Восточной Азии и Австралии. Крупные китайские проекты воспринимаются как покупка лояльности основным конкурентом «лидеров свободного мира». Видимо, «четверка» рассчитывает, что страны-получатели неизбежно захотят диверсифицировать источники инвестиций в инфраструктуру.
Конкретных очертаний того, чем будет «четверка», у нас нет. Самой высокоуровневой встречей представителей США, Индии, Японии и Австралии после манильского рабочего совещания стала январская панель по теме морской безопасности с четырьмя адмиралами-командующими военно-морскими силами стран «четверки» на «Диалоге Райсина» в Дели.
После всех выступлений было очевидно, что четыре адмирала не имеют общего понимания форматов будущего взаимодействия. Кстати, США представлял глава Тихоокеанского командования Харри Харрис, номинированный недавно послом в Австралию – такое назначение должно, видимо, усилить индо-тихоокеанскую стратегию администрации Трампа.
Тем не менее новые встречи в четырехстороннем формате неизбежны, о чем сообщают японские собеседники. Первым прорывным событием в реальном взаимодействии «четверки» может стать подключение Австралии на постоянной основе к трехсторонним учениям «Малабар» (до сих пор это не происходило из-за осторожной позиции Индии).
…
Дальше текст на тему «Что все это значит для России и ее позиций в Азии?», который не скопипащен
Прошел уже почти год с момента прихода к власти в США Дональда Трампа. В какой степени изменилась политика США в отношении стран Азии, а в какой мере она сохраняет преемственность? Предварительные выводы уже можно делать, особенно с учетом того, что Трамп в первой половине ноября 2017 г. совершил 12-дневный тур, посетив пять стран Азии. 18 октября госсекретарь Рекс Тиллерсон выступил с программной речью в Центре стратегических и международных исследований в Вашингтоне. Это речь предваряла его визит в Индию и была посвящена американо-индийским отношениям, но фактических содержала в себя ряд установочных заявлений об азиатской политике США в целом. Наконец, в декабре была обнародована новая Стратегия национальной безопасности в США, в которой немалое место уделено азиатско-тихоокеанскому направлению.
Сотворение Индо-Пасифики
Одно из самых бросающихся в глаза изменений – в наименованиях. Как известно, администрация Барака Обамы именовала свою стратегию в АТР сначала «разворотом» (pivot ), а потом «перебалансировкой» (rebalancing ).Учитывая неприязнь Трампа практически ко всему, что связано с предыдущей администрацией, неудивительно, что термин перебалансировка исчез из лексикона первых лиц Белого дома, Госдепа и Пентагона. На смену ему пока не пришло официально утвержденного наименования. Тем не менее появился термин, который с наибольшей частотностью звучит в выступлениях Трампа, Рекса Тиллерсона и других высших американских руководителей, посвященных азиатской проблематике. Это «Индо-Пасифика» (Indo-Pacific ), или Индо-Тихоокеанский регион. Поэтому формирующуюся при Трампе линию США в Азии я бы условно назвал «Индо-Тихоокеанской стратегией».
Концепт «Индо-Пасифика» придуман отнюдь не администрацией Трампа и находится в обороте уже около десяти лет. Его употребляли и при Обаме, хоть и не столь активно. Одно из первых использований понятия «Индо-Тихоокеанский регион» (ИТР) в политико-стратегическом смысле было зафиксировано в 2007 году в статье индийского автора Гурприта Хурана. С тех пор довольно быстро понятие Indo-Pacific превратилось из экзотики в заметный элемент международно-политического дискурса. В интерпретации Вашингтона, Индо-Тихоокеанский регион – это обширное пространство «от западных берегов Индии до западного побережья США». Тиллерсон подчеркивает: «Индо-Пасифика – включая весь Индийский океан, западную часть Тихого океана и страны, которые их окружают – будет наиболее важной частью земного шара в 21 веке». Соединенным Штатам Америки ИТР нужен прежде всего для того, чтобы сбалансировать очевидное усиление Китая в Восточной Азии. Именно Восточная Азия является естественной осью Азиатско-Тихоокеанского региона. Значит, перефразируя знаменитое изречение Хэлфорда Маккиндера, тот, кто контролирует Восточную Азию, управляет АТР, а впоследствии, возможно, и целым миром. Расширение геополитической картинки за рамки восточноазиатского побережья и смещение ее в сторону Индийского океана позволяет ввести новых игроков, которые будут «размывать» влияние Китая. Эти надежды возлагаются в первую очередь на Индию. Примечательно также, что Индо-Тихоокеанский регион практически точно соответствует зоне ответственности Тихоокеанского командования США.
Регионостроительство, то есть целенаправленное создание политических регионов, – феномен в международных отношениях не такой уж редкий. Можно вспомнить «Евро-Атлантику» (она же «Северная Атлантика») – концепт, который был призван обеспечить нерушимое единство США и Западной Европы. Тот же самый АТР, который сейчас получил конкурента в виде ИТР, – это тоже в значительной мере искусственное образование. Как справедливо отмечает автор книги «Азиатско-Тихоокеанский регион: мифы, иллюзии и реальность» Олег Арин, нарратив об АТР, создававшийся в 1970–80-е годы, во многом был вызван потребностью в идеологическо-политическом обосновании сохранения и упрочения господствующих позиций США на Тихом океане и в Восточной Азии. Россия тоже не остается в стороне от подобных регионостроительных игр для обеспечения своих геополитических интересов. Яркий пример – продвижение геоконцепта Евразии и проекта Евразийского союза. Насколько успешной окажется попытка сконструировать Индо-Тихоокеанский регион, покажет время.
Для России идея ИТР не сулит радужных перспектив. Тихий океан, конечно же, никуда не исчезнет, и Россия не перестанет быть тихоокеанской державой, но смещение геополитического акцента на запад от Малаккского пролива, скорее всего, ослабит влияние Москвы в регионе: в Тихом океане наши позиции никогда не были особенно сильными, а уж в Индийском они практически отсутствуют. Поэтому следует осторожно относиться к тому, чтобы заимствовать термин ИТР в официальный российский лексикон. Наверное, стоит сохранять верность АТР, хотя, повторюсь, он тоже имеет западное происхождение. Обращает на себя внимание, что американцы говорят о «свободной и открытой Индо-Пасифике”. Под этим, во-первых , подразумевается неприятие китайской инициативы «Пояса и Пути», которая, как считают в Вашингтоне, создает угрозу геоэкономического доминирования Китая в Азии. Во-вторых , это свобода для американских и дружественных военно-морских и военно-воздушных сил действовать (sail, fly and operate ) во всех частях Тихого и Индийского океанов в соответствии с принципом свободы мореплавания. Попытки Китая установить суверенитет над Южно-Китайским морем, а также его территориальный спор с Японией рассматриваются как прямое посягательство на принцип «свободы и открытости». В контекст «свободной и открытой Индо-Пасифики» также укладываются адресуемые Китаю обвинения в «подрыве суверенитета соседних стран», использовании «хищнических экономических методов» и превращении других стран в свои «сателлиты».
Несмотря на всю сегодняшнюю истерику, связанную с Россией и якобы имевшим местом вмешательством Москвы в американские выборы, Вашингтон видит главную долгосрочную геополитическую угрозу не в ней, а в Китае. Идентификация Китая в качестве ключевого соперника США произошла еще в начале 2000-х годов, когда Джордж Буш-младший провозгласил КНР главным «стратегическом конкурентом». С тех пор, независимо от смены президентских администраций, Вашингтон довольно последовательно проводит курс на ограничение роста стратегического влияния Пекина. Это зафиксировано и в трамповской Стратегии национальной безопасности. Среди главных соперников США документ первым называет именно Китай, а уж следом за ним Россию. В перечне региональных приоритетов американской внешней политики Стратегия ставит на первое место Индо-Пасифику, где главным вызовом является опять-таки Китай. Европа – где основной угрозой названа, разумеется, Россия – поставлена на второе место. Да и общая тональность документа, в котором исходящий от Китая вызов изображается многословнее и в более ярких красках, чем «российская угроза», не оставляет сомнений в приоритетах стратегического планирования США.
Как уже было сказано выше, именно Индии США хотели бы отвести роль главного противовеса Китаю в Азии. Объективно только Индия по своим агрегированным показателям способна балансировать китайского гиганта. К 2050 году индийская экономика может стать второй в мире по объему ВВП. К 2030 г. численность населения Индии должна превзойти Китай, причем индийское население, медианный возраст которого составляет всего 25 лет, будет гораздо моложе неуклонно стареющего населения Китая, что должно сказаться на темпах роста экономики, уровне инновационной активности и т.д. Уже сегодня темпы роста экономики Индии превышают китайские.
Разумеется, американцы делают ставку и на общие «демократические ценности». Вот характерная цитата из речи Тиллерсона: «США и Индия во все большей степени становятся глобальными партнерами со все более близкими стратегическими интересами. Индийцы и американцы не просто разделяют общую приверженность демократии. У нас общее видение будущего…Наши нации служат двумя опорами стабильности – по обеим сторонам земного шара…У нас никогда не будет таких же отношений с Китаем, недемократическим обществом, какие мы можем иметь с большой демократической страной» . Такая риторика свидетельствует о том, что в качестве своего главного перспективного партнера в Азии Вашингтон видит уже не увядающую и неуверенную в себе Японию, а растущую и все более амбициозную Индию. Администрация Трампа четко обозначила, что намерена всячески укреплять стратегические отношения с Индией, как в политико-дипломатической, так и в военной сферах, включая совместные учения, поставки оружия и военных технологий. Следует отметить, что политика администрации Трампа в отношении Индии демонстрирует полную преемственность с администрациями и Обамы, и Буша-младшего. Именно при Буше-младшем началось активное сближение Вашингтона и Дели, которое продолжалось и при Обаме.
Остается, однако, вопросом, насколько сама Индия готова к такой миссии главного стратегического партнера США в Азии, поскольку эта роль неизбежно означает ту или иную степень противостояния Китаю. В целом, Дели ведет себя в отношении Китая достаточно осторожно и пока нет оснований говорить, что Индия отказалась от традиционной для себя линии «стратегической автономии», которая подразумевает избегание слишком тесных альянсов с великими державами. Показательно, что Дели не готов участвовать в «патрулировании» Южно-Китайского моря для поддержания принципа свободы мореплавания, чего от Индии очень бы хотели американцы.
«Сетевизация» военно-политических альянсов
Союзнические отношения с другими государствами – один из важнейших инструментов сохранения и укрепления Pax Americana в ключевых геополитических регионах, в том числе в Азии. Как известно, в ходе президентской кампании кандидат Трамп очень критически высказывался о союзах США в Европе и Азии, ставя под сомнение их пользу для Америки. Критике подверглись альянсы с Японией и Южной Кореей. На этой волне многие даже начали предрекать если не конец, то ослабление краеугольных азиатских альянсов США. Однако в 2017 году этого не произошло. Более того, в случае с Японией наблюдается даже укрепление союзнических отношений, что объясняется личной дружбой Трампа и Синдзо Абэ, а также фактором усилившейся «северокорейской угрозы».
Что касается Южной Кореи, персональные отношения Трампа с президентом Мун Чжэ-ином не такие тесные, как с Абэ, но институционально военно-политический альянс США и Республики Корея выглядит сегодня довольно прочным, чему тоже способствует фактор Северной Кореи. Если американо-южнокорейский альянс и начнет ослабевать, это скорее всего произойдет по инициативе не Вашингтона, а Сеула, который все больше ощущает свою экономическую и геополитическую зависимость от Китая и старается лишний раз не раздражать своего гигантского соседа (свидетельством чему стало данное в ноябре 2017 г. Сеулом обещание Пекину не разворачивать на территории Южной Кореи дополнительных комплексов THAAD, не участвовать в создаваемых США региональной и глобальной системах ПРО и не вступать в трехсторонний военно-политической альянс с США и Японией).
Кроме того, при Трампе были сделаны шаги по восстановлению военно-политических отношений с Таиландом, договорным союзником США, отношения с которым значительно ухудшились при Обаме после прихода к власти в Бангкоке военной хунты. Традиционно в Сан-Францисской системе существовали только двусторонние вертикальные связи – между Вашингтоном и младшими союзниками, в то время как горизонтальные соединения между последними практически отсутствовали. Ни США, ни их тихоокеанские клиенты не были особо заинтересованы в том, чтобы выходить за рамки проверенной временем модели “оси и спиц” (hub and spokes ). Однако с 2000-х годов американская дипломатия взяла курс на продвижение военно-политического сотрудничества между “спицами” – младшими союзниками и партнерами. Оно развивается как в двусторонних, так и в многосторонних форматах. Помимо своих традиционных союзников, США активно вовлекают в эти стратегические связки новых партнеров, прежде всего Индию и Вьетнам. В ряде случаев (например, в треугольнике Япония-США-Австралия) Вашингтон является непосредственным участником и лидером. В других (например, Индия-Австралия-Япония, Филиппины-Япония, Южная Корея-Австралия) американцы формально отсутствуют, но и в этих случаях мало сомнений, что процесс происходит с благословления Вашингтона.
Самым развитым является австрало-американо-японский треугольник, официальное начало которому было положено в 2002 г. запуском диалога по безопасности на уровне старших должностных лиц. С 2006 г. он проводится на министерском уровне и именуется Трехсторонним стратегическим диалогом. С 2011 г. проводится американо-индийско-японский трехсторонний диалог (на уровне заместителей министров), а в сентябре 2015 г. состоялась первая трехсторонняя встреча на уровне министров. С 2015 г. Япония присоединилась в качестве третьего постоянного участника к крупномасштабным американо-индийским военно-морским учениям “Малабар”. В июне 2015 г. в Дели состоялась первая трехсторонняя встреча заместителей глав внешнеполитических ведомств Индии, Японии и Австралии. Таким образом, система “оси и спиц” постепенно трансформируется в “сеть”, узлы которой соединены многочисленными связями, хотя и с разной степенью формализованности и интенсивности. Главным “хабом” сети, который управляет ее строительством и функционированием, по-прежнему остаются Соединенные Штаты.
При Трампе тенденция «сетевизаци» сохранилась и получила дальнейшее развитие. На полях Восточноазиатского саммита в Маниле в ноябре 2017 г. состоялся очередной трехсторонний саммит президента США, премьер-министров Японии и Австралии, подтвердивший жизнеспособность трехсторонней коалиции. Но самым значимым событием стала встреча в Маниле формате «четверки» (Quad ), состоящей из США, Японии и Австралии и Индии. США и Япония уже довольно давно продвигали идею «четверки», но не получали поддержки со стороны Канберры и Дели, которые не хотели лишний раз провоцировать Китай: всем понятно, что «четверка» имеет отчетливо различимый привкус сдерживания Китая. Именно поэтому первая встреча в четырехстороннем формате, которая состоялась в 2007 г. по инициативе Японии (это было во время первого премьерского срока Синдзо Абэ), не получила затем продолжения. И вот сейчас четверка возрождается, хотя пока что это была встреча не на уровне лидеров государств или министров, а лишь старших должностных лиц. Показательно, что в коммюнике по итогам встречи все четыре стороны заявили о приверженности «свободной и открытой Индо-Пасифике».
От «свободной» торговли к «справедливой»
Если военно-политическая стратегия США в АТР осталась в принципе прежней, то этого нельзя сказать о сфере торгово-экономических отношений, где в полной мере проявились протекционистские наклонности трамповской администрации. Администрация Трампа делает акцент не на «свободную торговлю» (free trade ), а на «справедливую торговлю» (fair trade ). Трамп, как известно, вывел США из заключенного администрацией Обамы многостороннего Транстихоокеанского партнерства и дал понять, что США будут отдавать приоритет двусторонним торгово-экономическим соглашениям, поскольку такой формат дает Америке гораздо больше рычагов при переговорах. Отказавшись от ТПП, администрация Трампа предпочла очевидные и краткосрочные торговые преимущества более долгосрочной перспективе формирования в АТР – и в мире в целом – экономического режима, основанного на модели либерального постиндустриального капитализма, которая до недавнего времени была основой внешнеэкономической политики США. Пока не совсем ясно, как именно выход из ТПП, а также желание США изменить соглашение о свободной торговле с Южной Кореей повлияют на стратегические позиции Вашингтона в регионе, приведут ли они к ослаблению влияния США и усилению позиций Китая, как быстро и в какой степени.
Фактор Северной Кореи
Наконец, еще одним принципиально новым фактором, влияющим на политику США в АТР, стала Северная Корея. Приход к власти Трампа совпал с моментом, когда северокорейская ракетно-ядерная программа начала представлять реальную угрозу США (вероятное или ожидаемое в скором времени наличие у КНДР межконтинентальной баллистической ракеты, термоядерной боеголовки и т.п.). Трамп, как и любой американский президент на его месте, должен на это реагировать. Северная Корея стала одним из главных пунктов американской повестки в АТР, что отразилось и на отношениях с Китаем. Вашингтон исходит из того, что только Пекин, который, по сути, контролирует подавляющую часть внешнеэкономических контактов КНДР, способен заставить Пхеньян пойти на попятную. Американцы рассчитывают на то, что китайцы применят к Северной Корее жесткие экономические санкции и, возможно, задействуют какие-то дополнительные имеющиеся у них рычаги в отношении северокорейского режима. Зависимость от Пекина в северокорейском вопросе заставляет Трампа искать дружбы с Си Цзиньпинем. Это одна из главных причин, почему Трамп резко отказался от предвыборной антикитайской риторики.
В обмен на сотрудничество по Северной Корее Белый дом готов пойти на уступки Китаю в сфере торговли и, возможно, даже по вопросам Тайваня и Южно-Китайского моря. Показательно, что в первые месяцы администрации Трампа США показательно провели несколько «операций по обеспечению свободы мореплавания» (FONOPs ) в непосредственной близости от контролируемых китайцами островков в Южно-Китайском море, но по мере обострения Корейского кризиса эти операции прекратились (по крайней мере, нет публичной информации о них). Администрация Трампа явно не хочет ссориться с Пекином и не предпринимает серьезных попыток поставить заслон китайской экспансии в ЮКМ. Ряд американских аналитиков считают, что Вашингтон еще при Обаме фактически смирился с китайской экспансией в ЮКМ и призывают администрацию Трампа к гораздо более решительному отпору, в том числе путем милитаризации ЮКМ через поставки современного американского оружия оппонентам Китая в Юго-Восточной Азии. Но Трамп на это вряд ли пойдет, пока главной непосредственной угрозой воспринимается Северная Корея и сохраняется надежда на помощь Китая в ее устранении.
Далеко не все в Вашингтоне верят в то, что Китай готов помогать в решении северокорейской проблемы. Так, видный консервативный сенатор-республиканец и союзник Трампа Том Коттон, которого прочат на пост директора ЦРУ, уверен, что Китай ведет двойную игру. По его мнению, наличие ядерной Северной Кореи выгодно Пекину, так как отвлекает внимание США от экономической экспансии и других враждебных действий, предпринимаемых Китаем. Нельзя не признать, что в этих утверждениях есть рациональное зерно. С одной стороны, Северная Корея – это головная боль для Китая. Но, с другой стороны, она может использоваться как козырная карта в торге с США по другим важным для Китая вопросам. Поэтому Пекин вряд ли заинтересован в полном и окончательном решении северокорейского вопроса.
Заключение
Итак, в 2017 году – в первом году администрации Трампа – политика США в АТР характеризовалась как существенными элементами преемственности, которые она восприняла от предыдущих администраций, так и отличиями. Преемственность – идентификация Китая как главного геополитического вызова для Америки, ставка на Индию как наиболее важного потенциального балансира Китая, а также курс на укрепление и расширение сети альянсов и военно-политических партнерств Вашингтона, где самым примечательным событием стало возрождение «четверки» (США, Япония, Австралия, Индия). Эта сеть опять же направлена на долгосрочное стратегическое сдерживание Китая. Самые значительные перемены произошли в сфере торговой политики: поворот от идеологии «свободы торговли» и либерально-глобализационной повестки на основе многосторонних региональных блоков к протекционизму, акценту на двусторонние соглашения и связанный с этим выход из ТТП.
Новым фактором, который внес заметные коррективы в азиатско-тихоокеанскую политику США, стала Северная Корея. Во многом из-за необходимости заручиться поддержкой Пекина в давлении на Северную Корею Трамп сменил гнев на милость в отношениях с Китаем. Остается, однако, большой вопрос, как будут развиваться американо-китайские отношения, в случае если действия Китая по Северной Корее не приведут к желаемому Вашингтоном результату или если Белый дом начнет подозревать Пекин в двойной игре и нежелании окончательно решить северокорейской ядерный вопрос. В этом случае нельзя исключать резкого и значительного ухудшения отношений между США и Китаем.